Когда началась II Мировая Война, я находился на Полесье в Лунине, около Лунинца, как викарий и префект. В связи со значительным оттоком католиков из этой местности, я перебрался в 1940 г. в Лунинец, а в 1941 году я стал администратором парафии в Пузиче. Здесь я очень хорошо узнал быт жителей Полесья.
Недолго я грел это место, потому что уже в 1942 году я был арестован немецкой службой безопасности. Меня отправили в тюрьму в Сынковичи, а потом перевезли через Лунинец в Ганцевичи, где я провел три недели, потом меня перевезли в тюрьму Барановичей. Только здесь я узнал, за что я лишен свободы, а именно: за связь с партизанами, за распространение листовок, а также за влияние на молодежь, призывы к отказам от работы на немцев на фабриках. Тяжесть предъявленных мне обвинений была ясна мне.
Никогда не забуду первую ночь в Барановичах. О ночном отдыхе речь не шла. Ужасно много было блох и вшей. Утром я выглядел как больной чесоткой, такой был расцарапанный. Когда пришел рассвет, я заметил под нарами лохмотья и какие-то разнообразные узлы.
Я узнал также, что накануне всех бывших квартирантов моей кельи, иначе говоря - евреев, расстреляли. На стене я увидел фамилию - ксендз Мечислав Кубик. Я знал, что это был ксендз декан из Несвижа. Знал его лично. Какой-то немецкий холуй предал польского патриота. Ксендз Кубик, имевший крепкие связи с партизанским движением был расстрелян.
Через мою камеру прошло много собратьев по заключению. Были это в основном белорусы и русские. Двух я помню, их осудили за саботаж на фабрике. Но каждый раз от новых сокамерников я узнавал, что и здесь, под Барановичами появились партизаны.
Может быть это были отряды, где я лечил зубы? (Готовясь к миссионерской службе, вдобавок к теологическому обучению, выучился на техника-дантиста). Имел очень плотный контакт с партизанами, что даже командование партизанской бригады посещало меня в качестве пациентов. Кто может помочь мне выйти из тюрьмы? Неужели и вправду мне тут сгинуть суждено? Неужели не удастся сбежать?
Когда перевозили из Лунинца в Ганцевичи, у меня затеплилась надежда на побег, пока возле меня не сели белорусы-полицаи прислуживавшие гитлеровцам. По дороге из Ганцевичей в Барановичи о побеге не мог даже мечтать, потому что с одной стороны сел полицай с винтовкой в руках, а с другой - немецкий жандарм, тоже неплохо вооруженный. И, следовательно, я не мог воспользоваться советом моего декана из Лунинца, ксендза Почубутта-Одланицкого (делегата лондонского правительства на Полесье) - спасаться бегством. Таким образом я и оказался в Барановичах.
Сидя в камере, я имел достаточно времени на размышления над сложившейся фатальной ситуацией. Вшей без меры, много грязи, в качестве еды - кусок хлеба величиной со спичечный коробок и около литра воды на сутки. Я был удивлен, когда получил дополнительный кусок хлеба от тюремного охранника. Он был католиком, австрийцем и противником гитлеризма. Он очень помог мне. Сходил даже к местному священнику, ксендзу декану Борысяку, чтобы сообщить ему, что прибыл новый узник - католический капеллан. Вскоре ксендз Тадеуш Гжесяк из Кецка выслал на адрес общины в Барановичах деньги на хлеб для меня. Ксендз Борысяк согласовал с австрийцем дни, когда можно будет передать мне немного продовольствия.
Австриец мой приуныл, когда узнал, что за связь с партизанами и за пропаганду среди польской молодежи против добровольной работы на немецких фабриках, я получу смертный приговор.
Желая меня утешить, привел мне немецкого ксендза, который трудился в Вермахте санитаром, чтобы я мог перед смертью исповедоваться и принять Святое Причастие. Именно этот день был 6-й годовщиной моего священного рукоположения. Полагаясь на волю Божью я горячо молился о освобождении из тюрьмы.
От австрийца я узнал, что схвачена курьер Польского Правительства в Лондоне с важными документами. Рассказал он мне еще и то, что поляки планируют какую-то большую вооруженную акцию. Немцы арестовали почти всю польскую интеллигенцию на западной Белоруссии. Ситуация ухудшалась. Кто-то из узников, желая понравиться немцам, выдал им план побега, который разработал один советский заключенный. Из своей камеры он поставил каждому конкретное задание для выполнения. К сожалению, измена разрушила все планы. Через пару часов организатора побега повели на расстрел.
От австрийца я узнал, что схвачена курьер Польского Правительства в Лондоне с важными документами. Рассказал он мне еще и то, что поляки планируют какую-то большую вооруженную акцию. Немцы арестовали почти всю польскую интеллигенцию на западной Белоруссии. Ситуация ухудшалась. Кто-то из узников, желая понравиться немцам, выдал им план побега, который разработал один советский заключенный. Из своей камеры он поставил каждому конкретное задание для выполнения. К сожалению, измена разрушила все планы. Через пару часов организатора побега повели на расстрел.
Режим стал строже. Перестали даже выпускать на тюремную прогулку. Атмосфера стала просто невыносимая.
Утром 2 июля 1942 года, благодаря помощи австрийца, я вышел, а если точнее, то выскользнул из тюрьмы без документов. Надо мной повис дамоклов меч - заочно вынесенный смертный приговор. При помощи добрых людей, к которым я неизменно попадал, я добрался до территории своей общины. Однако я не видел другого способа остаться в живых, кроме как уйти к партизанам.
"Дядя Вася", командир Васильевцев, охотно взял меня в свой отряд. И я стал дантистом отряда, получившего позднее название Бригады им. Ленина.
Отряд наш находился на территории моей общины Пузиче, в грычынских болотах, окруженных лесами. В то же время, когда гитлеровцы шли на Сталинград, я делил свою судьбу с бездомными полесскими партизанами. По национальному составу больше всех было русских - солдат Красной Армии, которые спасаясь от голодной смерти, бежали из лагерей военнопленных в окрестные леса.
"Дядя Вася", командир Васильевцев, охотно взял меня в свой отряд. И я стал дантистом отряда, получившего позднее название Бригады им. Ленина.
Отряд наш находился на территории моей общины Пузиче, в грычынских болотах, окруженных лесами. В то же время, когда гитлеровцы шли на Сталинград, я делил свою судьбу с бездомными полесскими партизанами. По национальному составу больше всех было русских - солдат Красной Армии, которые спасаясь от голодной смерти, бежали из лагерей военнопленных в окрестные леса.
Следующую по численности группу составляли евреи, бежавшие из гетто, укрывающиеся от немцев. Среди них были и поляки, узники довоенного лагеря в Березе Картузской, а так же поляки, которые за содействие партизанам получили смертный приговор.
И я, разыскиваемый гитлеровцами, нашел пристанище и убежище среди партизан. Ряды их быстро росли. Но возникла проблема нехватки оружия. С целью его добычи устраиваются засады на немцев, которые едут в одиночку. Производятся нападения на полицейские посты и патрули немецкой жандармерии. Партизанские акции проводились даже на близко расположенные участки жандармерии и полиции. Почти еженедельно, а иногда и несколько раз в неделю, наш отряд минировал и подрывал составы с амуницией. Однажды при такой акции, остановился охваченный пламенем целый состав с бензином, шедший на фронт. Это произошло на станции Сенкевичи. Несколько дней не мог проехать в сторону фронта ни один состав.
В другой раз поступило сообщение, что через наш отрезок дороги идет поезд с амуницией, охраняемый небольшим количеством солдат, тогда ребята, заминировав рельсы, напали и захватили целый состав. Гитлеровцы попрощались с этим миром, а партизаны обогатились боеприпасами, автоматами и пулеметами.
Но не каждая диверсия на железной дороге была увенчана полным успехом. Иногда и наши не возвращались в лагерь - бывали и убитые и раненые.
Осенью 1942 года, когда небольшая группа партизан приближалась к строениям бывшей усадьбы Шалкевичей, прибыла карательная экспедиция. Несмотря на перестрелку, двое партизан попали в руки немцев.
Один был советским гражданином, другой же поляком. Русского спросили о местонахождении партизанской базы. Не сказал ни слова. Сбили его с ног, жестоко избили и, выведя за овин, расстреляли. У второго был при себе документ одного фолксдойча, которого пришлось ликвидировать за шпионаж. Знал также, что труп фолксдойча не найдут и ловко присвоил себе его фамилию. Врал, что партизаны его силой забрали. Немцы тогда повезли его в Ганцевичи и дали ему шпионские задания. В отряде он должен был рассказать, что убежал, когда его везли в Ганцевичи. Дали еще пистолет и несколько гранат. Определили ему день и способ передачи записок с донесениями.
Прямой дорогой вернулся в отряд. И вывалил всю правду. Не скрывая ничего. Повторил каждое слово услышанное или сказанное в Ганцевичах. Не все, однако, с тех пор доверяли ему. Зато взводный поверил ему полностью и не ошибся.
Никогда не забуду зиму, проведенную мной в партизанском отряде. Летом можно было без особых трудностей сходить на "задание". Зимой каждый шаг оставлял за собой след. И у немцев были свои шпики. Жильем нам служили "землянки". Огонь, учитывая постоянно действующую немецкую авиацию, разжигать было нельзя. Когда в феврале 1943 года мы оказались в окружении и немцы обстреливали артиллерией и авиацией, нужно было иметь сверхчеловеческие силы, чтобы противостоять обстоятельствам. Поскольку как только мы замечали самолет-разведчик, мы должны были покинуть место лагеря и переселяться на несколько километров дальше, оставляя на старом месте все то, что не имело для нас ценности, но создавало иллюзию того, что мы все еще там. Обычно через несколько минут начиналась бомбардировка места, которое служило до тех пор нам в качестве базы.
Мы петляли по грычынским болотам неоднократно целыми сутками, чтобы выскользнуть из кольца окружения. Мы минировали дороги, а иногда делали вид, что минируем, растягивая повсюду веревки и нитки, оставляли иногда небольшие ловушки на пешеходов. Гитлеровцы панически боялись мин и входить в леса.
После длившейся примерно две или три недели "облавы", мы вырвались из окружения. Нам стали попадаться штатские, уцелевшие после приезда карателей. В живых остались только те, которые не подчинились приказам гитлеровцев не покидать места жительства, ушли в леса. С ними я оставался по прежнему в контакте как пастырь. Каждое воскресение и в праздники я отправлял им мессу святую. А вообще-то - три мессы, каждая из которых отправлялась в другом месте. Ведь это были мои прихожане. Примкнули к нам и правосланые, потому что их священник с Хоростова был расстрелян во время карательной операции.
От очевидцев я узнал, что гитлеровцы загнали всех жителей Челонца, Хоростова и часть жителей Пузичей, а также Раховичей, мужчин, женщин и детей на большой двор усадьбы, для выполнения массовой экзекуции. Люди плакали, дети кричали, многие молили о даровании им жизни ради всего святого. Православный священник видя, что немцы направляют стволы пулеметов на своих жертв, попросил о спокойствии и разрешении сказать несколько слов. Встал на возвышении и, обращаясь ко всем присутствующим, сказал, чтобы все приготовились к встрече с Всевышним. Разбудил словами печаль за содеянные грехи и дал всем отпущение грехов. Когда хотел вместе со всеми произнести молитву - грохнул пулеметный залп. Погиб честный "батюшка" вместе со своей семьей, погибли его и мои прихожане.
Никогда не забуду зиму, проведенную мной в партизанском отряде. Летом можно было без особых трудностей сходить на "задание". Зимой каждый шаг оставлял за собой след. И у немцев были свои шпики. Жильем нам служили "землянки". Огонь, учитывая постоянно действующую немецкую авиацию, разжигать было нельзя. Когда в феврале 1943 года мы оказались в окружении и немцы обстреливали артиллерией и авиацией, нужно было иметь сверхчеловеческие силы, чтобы противостоять обстоятельствам. Поскольку как только мы замечали самолет-разведчик, мы должны были покинуть место лагеря и переселяться на несколько километров дальше, оставляя на старом месте все то, что не имело для нас ценности, но создавало иллюзию того, что мы все еще там. Обычно через несколько минут начиналась бомбардировка места, которое служило до тех пор нам в качестве базы.
Мы петляли по грычынским болотам неоднократно целыми сутками, чтобы выскользнуть из кольца окружения. Мы минировали дороги, а иногда делали вид, что минируем, растягивая повсюду веревки и нитки, оставляли иногда небольшие ловушки на пешеходов. Гитлеровцы панически боялись мин и входить в леса.
После длившейся примерно две или три недели "облавы", мы вырвались из окружения. Нам стали попадаться штатские, уцелевшие после приезда карателей. В живых остались только те, которые не подчинились приказам гитлеровцев не покидать места жительства, ушли в леса. С ними я оставался по прежнему в контакте как пастырь. Каждое воскресение и в праздники я отправлял им мессу святую. А вообще-то - три мессы, каждая из которых отправлялась в другом месте. Ведь это были мои прихожане. Примкнули к нам и правосланые, потому что их священник с Хоростова был расстрелян во время карательной операции.
От очевидцев я узнал, что гитлеровцы загнали всех жителей Челонца, Хоростова и часть жителей Пузичей, а также Раховичей, мужчин, женщин и детей на большой двор усадьбы, для выполнения массовой экзекуции. Люди плакали, дети кричали, многие молили о даровании им жизни ради всего святого. Православный священник видя, что немцы направляют стволы пулеметов на своих жертв, попросил о спокойствии и разрешении сказать несколько слов. Встал на возвышении и, обращаясь ко всем присутствующим, сказал, чтобы все приготовились к встрече с Всевышним. Разбудил словами печаль за содеянные грехи и дал всем отпущение грехов. Когда хотел вместе со всеми произнести молитву - грохнул пулеметный залп. Погиб честный "батюшка" вместе со своей семьей, погибли его и мои прихожане.
Оставшимися в живых католиками и православными я занимался в воскресенья и праздники. Я обошел с ними почти все места, освященные мученической кровью наших незаметных героев, освящая их могилы и места, где они приняли свою смерть.Что воскресенье я выбирался к своим прихожанам со святой мессой, но время ее я всегда согласовывал с командованием отряда. Почему? - Вокруг были немцы. Партизаны давали нам охрану, выставляли сторожевые посты, видели во мне и моих единоверцах много раз испытанных друзей, которым, в свою очередь, тоже стоит оказать помощь. Торжествовал принцип образцового сосуществования и сотрудничества людей разных вероисповеданий и взглядов на мир, но солидарных в борьбе со злом, с общим врагом.
Во время каждой св. мессы я служил литургию не только по теме дня, но и рассказывал о текущей ситуации. Мои слушатели потеряли всех своих близких и все свое имущество. Остался у них только Господь, немного знакомых и партизаны в лесу. Никогда я не видел столько слез на лицах моих слушателей, как во время этих лесных богослужений. Они нуждались в духовном наставлении, словах утешения. Почти все приняли Святое Причастие. Глядя на них, видел перед собой и чувствовал душой картину первых христианских поселений.
Во время каждой св. мессы я служил литургию не только по теме дня, но и рассказывал о текущей ситуации. Мои слушатели потеряли всех своих близких и все свое имущество. Остался у них только Господь, немного знакомых и партизаны в лесу. Никогда я не видел столько слез на лицах моих слушателей, как во время этих лесных богослужений. Они нуждались в духовном наставлении, словах утешения. Почти все приняли Святое Причастие. Глядя на них, видел перед собой и чувствовал душой картину первых христианских поселений.
Вот так и прошла тяжелая зима 1942 - 1943 годов, наполненная не только пастырской работой с уцелевшим населением, но удачными диверсиями и боевыми контратаками, пущенными под откос немецкими военными составами, добычей оружия и боеприпасов.
Наступила весна 1943 года. Наш отряд разросся до бригады. И с тех пор получил название Бригады им. Ленина. И поменял дислокацию. Надо было подумать о палатке. Я выбрал себе место почти над самой Ланью. Соседом моим был капитан запаса "Саша". Какой же это был приятный человек. Какой внимательный! Он практиковал любовь к ближнему в превосходной степени. Иногда, во время марша, мы имели возможность ночевки в каком-нибудь доме, а мест на всех не хватало. Тогда капитан "Саша", хоть и старше нас по возрасту, уступал свое место в доме молодым, еще не закаленным партизанам, а сам ложился во дворе и спал на голой земле.
В одну из ночей мая 1943 года меня пригласили к командиру бригады. Удивил меня этот ночной визит штабного курьера. Что делать, служба, надо слушаться. Не мог я только понять, почему выспрашивают все мои анкетные данные. Но, через несколько дней все разъяснилось. Со слов ген. Комарова (или Клещова) я узнал о формировании в СССР 1 Дивизии им. Тадеуша Костюшки. Показали мне и статью в "Правде", посвященную этому событию. И тогда же последовало предложение отправиться в связи с этим событием в Москву. "Ничего плохого, кроме хорошего, с вами там не может произойти" - заверяли меня.
Я попросил о возможности поговорить и посоветоваться со своими партизанами и прихожанами. Все сошлись на мнении, что стоит поехать в СССР и увидеть соотечественников, находящихся в разных республиках.
В то время существовало регулярное авиационное сообщение между главным партизанским штабом и отрядами воюющими в тылу врага. Но на наших болотистых лугах самолет приземлиться не мог. Мне необходимо было решиться на дорогу длиной в 200 км. до соседнего партизанского отряда. Там на аэродроме меня ждали. Командир отряда выделил мне для охраны и сопровождения 15 партизан.
Заканчивался период моего участия в партизанском движении, продолжавшийся с 15 сентября 1942 года до 5 июня 1943 года, что подтверждено справкой за номером 6312 Белорусского Штаба Партизанского Движения, выданной мне уже после моего возвращения вместе с Польской Армией из СССР.
Жалко мне было покидать полюбившеесе мне Полесье, где я столько пережил, но и где встретил столько добрых и отзывчивых людей.
Через несколько дней и ночей тяжелого марша, мы добрались к месту расположения соседнего партизанского отряда. Комендант аэродрома немедленно известил Главный Партизанский Штаб о моем прибытии. Вечером встретились на аэродроме. Это была просто большая поляна. Там стоял трактор, а в лесной чаще прятались "землянки". Было нас около двадцати, преимущественно раненные. Мы услышали приказ: "Здоровые - выйти из строя, "священнику"(то есть мне) остаться на месте.Здоровые получили приказ выдернуть из земли деревья, втыкнутые для маскировки самолета, который предыдущей ночью прилетел из Москвы.
Взвыли моторы, но на старте возникли затруднения. Самолет не мог оторваться от земли. Разгоняясь он зацепил за трактор и сломал задний руль. И все же мы взлетели. Пилот посовещался с землей, стоит ли продолжать полет. И, несмотря на сломанный руль, решился продолжить полет. Мы полетели дорогой, которую немцы меньше всего охраняли. По утро приземлились на подмосковном аэродроме. Вскоре подъехал автомобиль из него вышел какой-то капитан и попросил меня сесть в автомобиль. Мы поехали по городу. Проехали около Кремля и остановились возле Главного Партизанского Штаба.
В помещениях Главного Партизанского Штаба, несмотря на ранний час, я увидел много исполняющих свои служебные обязанности генералов и полковников. Приветствуют меня все как родного брата. Я чувствовал себя немного смущенным.
- "Ведь вы вместе с нами сражаетесь с оккупантами"...
Подкрепили мои силы обильным завтраком. Я хотел целовать хлеб, которого я столько месяцев не имел. Да, этот обычный хлеб и селедка были самыми вкусными. Партизаня мы ели максимум "лепешки" и кое-какие супы.
- "Ведь вы вместе с нами сражаетесь с оккупантами"...
Подкрепили мои силы обильным завтраком. Я хотел целовать хлеб, которого я столько месяцев не имел. Да, этот обычный хлеб и селедка были самыми вкусными. Партизаня мы ели максимум "лепешки" и кое-какие супы.
Оказалось, что своим прибытием в Москву я обязан ген. Пономаренко из Главного Партизанского Штаба (в 50-х годах он был послом СССР в Варшаве). Услышал о том, что полковник Берлинг и Ванда Василевская ищут для 1 Дивизии капеллана, знал обо мне мне много от своих подчиненных из Полесья и указал на меня.
Это были первые числа июня 1943 года. Для отдыха после партизанских трудов отправили меня на подмосковную дачу в Серебряный Бор и помогли мне в осмотре огромной столицы Страны Советов. Так прошли несколько дней.
8 июня ген. Жуков мне сказал, что на следующий день состоится 1 Съезд Польских Патриотов в Москве и я чрезвычайно обрадовался встрече с соотечественниками. Я там многих знал, среди них полковника Зигмунта Берлинга, Ванду Василевскую, Влодзимежа Сокорского, доктора Болеслава Дробнера, Анджея Витоса, проф. докт. Якуба Парнаса, др. Стефана Ендрыховского, п-ка Антонего Сивицкого, Александра Клоса, Казимежа Виташевского, Станислава Скжешевского, Влодзимежа Стахля, Янину Броневскую, Хелену Усеевич и многих других.
Это были первые числа июня 1943 года. Для отдыха после партизанских трудов отправили меня на подмосковную дачу в Серебряный Бор и помогли мне в осмотре огромной столицы Страны Советов. Так прошли несколько дней.
8 июня ген. Жуков мне сказал, что на следующий день состоится 1 Съезд Польских Патриотов в Москве и я чрезвычайно обрадовался встрече с соотечественниками. Я там многих знал, среди них полковника Зигмунта Берлинга, Ванду Василевскую, Влодзимежа Сокорского, доктора Болеслава Дробнера, Анджея Витоса, проф. докт. Якуба Парнаса, др. Стефана Ендрыховского, п-ка Антонего Сивицкого, Александра Клоса, Казимежа Виташевского, Станислава Скжешевского, Влодзимежа Стахля, Янину Броневскую, Хелену Усеевич и многих других.
Полковник Берлинг приветствовал меня с места словами: "Назначаю ксендза майором. Вот и имеет теперь дивизия своего капеллана-партизана".
Меня выбрали в президиум съезда, ознакомили с программой Союза Польских Патриотов (СПП), которая представляла из себя следующее: Собрать всех соотечественников, окружить их заботой, сформировать польские вооруженные силы для борьбы с гитлеризмом и приготовить им возвращение на Родину в свое время. Пригласили меня выступить на съезде. Произнес ее в духе национально-патриотическом, выделяя союзную и славянскую связи наших вооюющих с гитлеризмом народов. Мое выступление было тепло встречено как с польской так и с советской сторон.
Я вошел в состав расширенного Президиума СПП и с тех пор до 1944 года, каждые три недели учавствовал в его собраниях.
О наши выступлениях на съезде по волнам эфира узнал весь мир. Как мне стало известно уже после войны, на следующий день после трансляции моего выступления, бывший начальнки почты в Водзиславле Шленском Цыган сообщил моему отцу радостную весть, что я живой, что нахожусь в Москве и что выступал по радио. Это была наивысшая радость для моих дорогих родителей, братьев и сестер.
После съезда я остался еще на три недели в Москве. Начал с пошива себе капелланского сюртука, так называемой "чамары", согласно традиционным образцам. Выкройку, если я не ошибаюсь, изготовила Янина Броневская. Предлагали мне также сшить новую сутану. Портной - грузин - даже не пожелал взглянуть на мою старую, изношенную по лесам, партизанскую сутану:
- Я знаю как, уже шил как-то для кардинала
- Но разве бывал в Москве хоть какой-то кардинал?
- Да для театра было надо, я и сшил им.
И мне тоже сшил, по памяти.
От Хелены Осиевич я узнал, что в Москве есть католический священник при костеле св. Людовика. Поспешил туда на праздник Троицы (Зеленые святки - польск. (прим.пер.)) Входя услышал чтение к Духу Святому (На тему моих переживаний и впечатлений от этого богослужения, я написал статью в газету "Свободная Польша"). Костел был так заполнен людьми, что я не мог пробраться к ризнице. Я был вынужден дождаться конца св. мессы. Только после св. мессы мне удалось поговорить с ректором костела. Это был капеллан посольства США, редемпторист отец Браун.
Я заявил ему, что приступая к военному пасторству, имею некоторые определенные сомнения насчет моих формальных прав этим заниматься. Ответил мне: "Надо расценивать это как волю Божьего Провидения. У меня есть все полномочия Делегата Апостольского. И этим правом даю тебе, ксендз, полную юрисдикцию на всю территорию СССР. Надеюсь, что ты, ксендз, сможешь плодотворно служить польским солдатам". Дал мне вино для мессы, облатки и причастник. Парчовую ризу мне выдали в Московском Музее. Альбу мне сшил дивизионный портной.
На исходе июня 1943 года я прибыл из Москвы в Сельце над Окой. Переехав реку, я увидел польского солдата. Над зданием штаба трепетало наше национальное знамя. На штабе - Белый Орел. В полдень звучит хейнал (сигнал трубы - прим.пер). Прямо даже и не верилось, что здесь, в сердце России, все пропитано насквозь польской атмосферой. Потом, после нескольких недель пребывания в дивизии, когда я видел прибывающих из далеких уголков Страны Советов соотечественников, понимал, что их волнение, как признак внутренней радости, несомненно очень естественно.
В 1 Дивизии им. Тадеуша Костюшки меня встретил необыкновенно доброжелательный прием со стороны к-ра дивизии Берлинга, его заместителя по политчасти м-ра Влодзимежа Сокорского, заместителя командира дивизии по строевой п-ка Антония Сивецкого, п-ка Леона Букоемского, к-на Влодзимежа Стахля и многих других офицеров. Солдаты ждали и высматривали приехавшего капеллана, о котором рассказывали им офицеры по возвращении с 1 Съезда СПП. После прибытия в Сельце я был представлен солдатам всех подразделений. Эту церемонию подготовили офицеры политотдела. В своем обращении к солдатам я рассказывал им о стране, о страшном терроре, творимом кровавым оккупантом, об арестах священников и огромной части нашей интеллигенции, о массовых экзекуциях против еврейского населения, о страданиях всего народа, о героической борьбе партизанских отрядов и необходимости продолжения вооруженного сопротивления против оккупантов. Я набросал план планируемых богослужений на уровне дивизии и отдельных подразделений, а также религиозных бесед.
На исходе июня 1943 года я прибыл из Москвы в Сельце над Окой. Переехав реку, я увидел польского солдата. Над зданием штаба трепетало наше национальное знамя. На штабе - Белый Орел. В полдень звучит хейнал (сигнал трубы - прим.пер). Прямо даже и не верилось, что здесь, в сердце России, все пропитано насквозь польской атмосферой. Потом, после нескольких недель пребывания в дивизии, когда я видел прибывающих из далеких уголков Страны Советов соотечественников, понимал, что их волнение, как признак внутренней радости, несомненно очень естественно.
В 1 Дивизии им. Тадеуша Костюшки меня встретил необыкновенно доброжелательный прием со стороны к-ра дивизии Берлинга, его заместителя по политчасти м-ра Влодзимежа Сокорского, заместителя командира дивизии по строевой п-ка Антония Сивецкого, п-ка Леона Букоемского, к-на Влодзимежа Стахля и многих других офицеров. Солдаты ждали и высматривали приехавшего капеллана, о котором рассказывали им офицеры по возвращении с 1 Съезда СПП. После прибытия в Сельце я был представлен солдатам всех подразделений. Эту церемонию подготовили офицеры политотдела. В своем обращении к солдатам я рассказывал им о стране, о страшном терроре, творимом кровавым оккупантом, об арестах священников и огромной части нашей интеллигенции, о массовых экзекуциях против еврейского населения, о страданиях всего народа, о героической борьбе партизанских отрядов и необходимости продолжения вооруженного сопротивления против оккупантов. Я набросал план планируемых богослужений на уровне дивизии и отдельных подразделений, а также религиозных бесед.
Но самой главной своей задачей я считал подготовку часовни. Для этой цели мне отдали один из бесчисленных домиков, который раньше служил для отдыха.
Перестройку дома для сакральных целей взялся сделать инженер Йозеф Сигалин, в то время - адъютант командира дивизии. Нам были нужны были образа. В тот же день появляется художник Тобера с Виленщины и предлагает свои услуги. Помогал ему способный художник и скульптор польского происхождения Пузеровский. Задумались мы над изображением на образах. В конце-концов решили мы, чтобы центральный образ представлял Божью Матерь на фоне Белого Орла, по одной стороне от которой история мученичества польского народа, а по второй воскрешение Польши, а именно солдаты в карауле у могилы, национальное знамя и возносящийся над могилой воскресший Иисус. В целом оформление создавало соответствующее настроение.
В годовщину битвы под Грюнвальдом 15 июля прошла первая торжественная святая месса для наших солдат и делегаций. Через несколько вечеров, в часы отдыха после упражнений, я слушал исповеди. Приступали к исповеди и молодые и старые.
В день 15 июля в 7.30 я отслужил торжественную святую мессу для наших солдат и прибывших делегаций. Присутствовали Ванда Василеввская, Янина Броневская, Хелена Усеевич, чехословацкий военный атташе, армейские представители Воюющей Франции, многие военные корреспонденты союзников и другие. Пели хором песни религиозные и религиозно-патриотические под аккомпанемент мощного духового оркестра под управлением Цаймера. Солдаты пели сквозь слезы. Большая часть солдат приступила к Святому Причастию. Сколько же старания вложили перед этим девушки в украшение домика под руководством д-ра Ирены Стахельской и превращения его в красивую дивизионную часовню, в украшение алтаря и всей часовни цветами.
Перестройку дома для сакральных целей взялся сделать инженер Йозеф Сигалин, в то время - адъютант командира дивизии. Нам были нужны были образа. В тот же день появляется художник Тобера с Виленщины и предлагает свои услуги. Помогал ему способный художник и скульптор польского происхождения Пузеровский. Задумались мы над изображением на образах. В конце-концов решили мы, чтобы центральный образ представлял Божью Матерь на фоне Белого Орла, по одной стороне от которой история мученичества польского народа, а по второй воскрешение Польши, а именно солдаты в карауле у могилы, национальное знамя и возносящийся над могилой воскресший Иисус. В целом оформление создавало соответствующее настроение.
В годовщину битвы под Грюнвальдом 15 июля прошла первая торжественная святая месса для наших солдат и делегаций. Через несколько вечеров, в часы отдыха после упражнений, я слушал исповеди. Приступали к исповеди и молодые и старые.
В день 15 июля в 7.30 я отслужил торжественную святую мессу для наших солдат и прибывших делегаций. Присутствовали Ванда Василеввская, Янина Броневская, Хелена Усеевич, чехословацкий военный атташе, армейские представители Воюющей Франции, многие военные корреспонденты союзников и другие. Пели хором песни религиозные и религиозно-патриотические под аккомпанемент мощного духового оркестра под управлением Цаймера. Солдаты пели сквозь слезы. Большая часть солдат приступила к Святому Причастию. Сколько же старания вложили перед этим девушки в украшение домика под руководством д-ра Ирены Стахельской и превращения его в красивую дивизионную часовню, в украшение алтаря и всей часовни цветами.
После богослужения состоялась присяга 1 Дивизии.
В 9.30, после осмотра войск полковником Болеславом Киневичем и рапорта командиру дивизии о готовности солдат к присяге, пламенную и вдохновляющую речь произнесла Ванда Василевская, возглавляющая СПП. Первым кто принес присягу в мои руки стал командир дивизии - полковник Зигмунт Берлинг. Я был одет в стихарь, а в руке держал крест. Затем я пошел с п-ком Берлингом на трибуну, где он стоя вместе с Вандой Василевской и своим дивизионным капелланом принимал солдатскую присягу.
Когда рано утром я готовился к св. мессе, то услышал вопрос от проходящих мимо солдат: "А есть ли у пана ксендза министрат? Могли бы мы прислуживать на святой мессе?" Я охотно принял их предложение. После мессы до меня донеслось их мнение: "А ведь он все таки умеет служить!" "О чем это они?" - Подумал я. Может быть думают, что сидя в тюрьме, а потом скитаясь по лесам я вынужденно забыл порядок литургии? Дело прояснилось позднее.
В 9.30, после осмотра войск полковником Болеславом Киневичем и рапорта командиру дивизии о готовности солдат к присяге, пламенную и вдохновляющую речь произнесла Ванда Василевская, возглавляющая СПП. Первым кто принес присягу в мои руки стал командир дивизии - полковник Зигмунт Берлинг. Я был одет в стихарь, а в руке держал крест. Затем я пошел с п-ком Берлингом на трибуну, где он стоя вместе с Вандой Василевской и своим дивизионным капелланом принимал солдатскую присягу.
Когда рано утром я готовился к св. мессе, то услышал вопрос от проходящих мимо солдат: "А есть ли у пана ксендза министрат? Могли бы мы прислуживать на святой мессе?" Я охотно принял их предложение. После мессы до меня донеслось их мнение: "А ведь он все таки умеет служить!" "О чем это они?" - Подумал я. Может быть думают, что сидя в тюрьме, а потом скитаясь по лесам я вынужденно забыл порядок литургии? Дело прояснилось позднее.
Когда мы выдвигались к Ленино, обычно я слушал исповеди во время стоянки на марше к прифронтовым позициям. Ища подходящее место для исполнения таинства я увидел приближающуюся группу солдат. Вышел один, наверное самый отважный, представился по уставу и извинился за недоверие к моей особе: "Не было у нас к пану ксендзу доверия. Не могло в головах у нас уместится, что позволят католическому капеллану присутствовать в армии. Пойдем в бой, не знаем, выживем или нет, поэтому сердечно просим прощения у пана ксендза-майора.
Другая группа солдат принимала меня за еврея. Причиной тому было, что волосы темные, курчавые, нос "характерный" и мое не славянское "р". Нашелся в дивизии однако солдат Малецкий, брат приходского священника с Полесья, у которого я не раз бывал в гостях. Нашел также двух знакомых из Лунинца, хорунжих Клевжица и Якубика.
Когда солдаты избавились от своих сомнений и прониклись доверием ко мне, начали мучить меня своими угрызениями совести. С той поры стали приходить на секретные беседы. Обозначали также, что приходят и от имени своих товарищей.
"Ксендз-майор капеллан, поэтому мы приходим к нему со всем доверием, как к своему отцку духовному". Я никому не говорил об их сомнениях. Считал своим долгом успокаивать боль их ран, выравнивать их мысли, указывать на большие перемены, которые наступили в политике и т.д. А в разговорах с м-ром Сокорским и м-ром Грошем, упоминал о важных на мой взгляд проблемах, которые надо прояснить солдатам.
В разрядке тяжелой атмосферы неоднократно помогал мне п-к Берлинг. К нему я обращался как к своему отцу. Поверил полковнику, потому что видел в нем правду, справедливость, честность, разум и сердце. Мы имели общую цель: не только успокаивать, но и наставлять солдат, показывать им правду и делать все, чтобы сделать наших солдат и их семьи счастливыми. С течением времени солдаты набрались "политической премудрости", и в последствии приходили по-прежнему советоваться ко мне по многим делам.
Ежедневно, преимущественно вечерней порой, я служил св. мессу и слушал исповеди. Каждый день множество солдат приступало к исповеди и я был вынужден согласовывать время богослужения с командованием. Я не имел ни прав, ни намерений мешать боевой учебе войск. Но факт, что солдаты честно выполняли порученную работу и охотней исполняли свои обязанности, чем чаще были их встречи с капелланом, с алтарем. И это не громкие слова. Костюшковцы с Оки подтвердят правду моих слов. Сколько раз еще встречал их, слушал их признания, кем для них был ксендз-капеллан, какую роль сыграл в придании формы их политической ориентации, их патриотического становления. Сам генерал Станислав Завадский, когда в 1948 году я собирался уходить в запас, сказал мне: "Надо по праву признать, что ксендз цементировал братство 1 Дивизии и разгрузил своим присутствием недоверчивый настрой к командованию".
Бывали случаи, когда сами командиры просили, чтобы я пришел с богослужением, так как после этого солдаты более послушны и лучше работают. Трудно было обойти всех желающих, просили все. Тем не менее, я поочередно обходил все подразделения. По воскресеньям я всегда служил три святых мессы, каждую в новом подразделении. Третью св. мессу я служил как правило после полудня,а еще несколько часов исповедовал перед богослужением. В это время мой "адъютант", вместе с другими солдатами, готовили алтарь. Во время каждой св. мессы, которую я служил для солдат, я читал хотя бы короткую проповедь, заставляющую задуматься. При каждой святой мессе несколько десятков солдат приступало к св. Причастию.
Было несколько случаев, когда солдаты самостоятельно готовились вместе к первой исповеди и св. Причастию. Мне оставалось только контролировать и дополнять сообщения переданные через солдат. Торжествовало рвение первых христианских поселений.
Было несколько случаев, когда солдаты самостоятельно готовились вместе к первой исповеди и св. Причастию. Мне оставалось только контролировать и дополнять сообщения переданные через солдат. Торжествовало рвение первых христианских поселений.
На Оке умерла верная наша землячка из батальона автоматчиков. Звали ее Эльжбета. Хоть и в чужой земле ее схоронили, но зато среди своих. Березовый крест на ее могиле символизировал ее веру в воскрешение из мертвых.
В конце августа дивизия выдвинулась на учения. Я тоже поехал. После маневров было доложено, что дивизия готова к бою.
Надо было готовиться к отъезду на фронт. Все возможное время я использую на служение святой мессы в подразделениях, опеке отправляющихся на фронт. Проведываю и тех, которые остаются, как основа 2 Дивизии.
В конце августа дивизия выдвинулась на учения. Я тоже поехал. После маневров было доложено, что дивизия готова к бою.
Надо было готовиться к отъезду на фронт. Все возможное время я использую на служение святой мессы в подразделениях, опеке отправляющихся на фронт. Проведываю и тех, которые остаются, как основа 2 Дивизии.
Источник: книга "Военные воспоминания ксёндзов-капелланов 1939-1945", Варшава, 1967 г.